Помнится, например, такой случай. Однажды весною, в апреле месяце, только что я устроился у себя в саду с тайничком по разной вешней птице, как вдруг получаю письмо. Самодельный, из писчей бумаги конверт и плохо написанный адрес, не то печатными, не то прописными буквами, - сразу объяснили мне, в чем дело: письмо было из деревни от мужика, моего лучшего приятеля по охоте, и, помимо обычных: «кланяюсь», и «поздравляю», «и желаю», гласило следующее: « Еще уведомляю вас, что у нас от вчерашнего числа показались соловьи и недалече за нашей деревней, в барской усадьбе, в лесу, одна птица кричит необыкновенными песнями, на манер, как из графского сорта, «лешевыми дудками» «с охонья» и стукотнями, и «свистовым ходом», «дробми» и «желновыми», кричит на удивление… Взять ее мне одному несподручно, а потому, ежели вам можно, безприменно выезжайте завтра, 27-го, в Куликовку. Я буду ждать вас на лошадях, с поездом, что приходит в 8 ч. вечера». «Не место такой птице там у тебя в барской усадьбе, думал я, прочитывая это письмо в третий раз, но в то же время чувствовал, что сердце у меня сильно заколотило тревогу… Конечно, есть и оборотная сторона, размышлял я, прокричать и мелочами и, может быть, помарочку покажет, но все же, если так пишет, - птица должна быть по охоте… А потому надо ловить». Не теряя времени, я натянул большие сапоги, надел куртку, захватил дождевой плащ и простился с женою на два дня. Было серое утро, в воздухе парило к дождю, и птицы точно смеялись надо мною, заливаясь одна перед другой по садам нашего захолустья; но я их не слушал, шагая по переулку, задумавшись о предстоящей охоте. Только одна пеночка смутила меня, когда я проходил около забора большого сада: вдруг над моей головой, качаясь на спустившихся ветвях плакучей березы, залилась своею нежною, мелодичною песенкой, и что-то отрадное сказала мне свистунья на дорогу… Я поскорее поспешил на вокзал. Мне уже представлялся и лес, в котором поет тот соловей, и процесс охоты: как мы с Алексеем Егоровичем живо окутали сетью кустарник и как погнали птицу… Я волновался и, только подойдя к вокзалу, несколько успокоился. Обычная толкотня пассажиров в зале 3-го класса, порывистые свистки паровоза, поездные звонки и стук номератора в кассе - сразу перестроили меня на другой лад. Я вырвался из толпы, вскочил в вагон и уткнулся в газету. Поезд тронулся. Промелькнули последние городские строения, за ними загородные фабрики с длинными железными трубами, затем сады с дачными домиками, далее поле, роща и за нею село. Приближаясь к нему, вышел из вагона на тормоз и стал всматриваться, как поживают мои приятели на приволье: вон грачи расхаживают по *)Ловля западнею, несколько измененною против нашей обыкновенной западни,- практикуется в Смоленске местными мелкими промышленниками. зеленому озимому полю, собирают личинок и червей для вышедшего потомства; вон две галки поместились на спину лошади, привязанной у кузницы, и торопливо принялись дергать шерсть на выстилку гнезда; а вон мой друг скворец взмахивает крылышками, поет на скворешнике, прилаженном на длинной слеге над тесовой крышей маленького ветхого домишка. Хотелось спрыгнуть с тормоза, послушать эти весенние песенки, пройти туда по полю к лесу, к речке. Но это было невозможно, поезд летел все дальше и дальше, сменяя картины одна за другою. К вечеру я был уже далеко, побывал в двух уездных городишках и затем сошел на платформу железной станции «Куликовка». Не успел я оглядеться, как ко мне подкатил ожидавший меня мужик, Алексей Егорович, на паре тощих, но бодрых лошадок, запряженных в легкую, приноровленную для седоков телегу. - Здравствуйте, Иван Кузьмич, с приездом! - радушно приветствовал он меня, сняв шапку и улыбаясь всем своим буро-красным лицом, с бойкими карими глазками и маленькой чалой бородкою на две половинки. - Здоровы ли? - Слава Богу. - Мы пожали один другому руку, я влез на телегу, и лошади рысью покатили нас по узкой и выбитой проселочной дороге. Нужно было ехать верст восемь. - А я и думал, что вы приедете и нет, - толковал Алексей Егорович, повертываясь ко мне боком.- И очинно огорчился, право, - стою да угодника прошу: батюшка, Никола милостивый, управи его, чтобы приехал. - Да что ты это взволновал меня, старика!- обратился я к Алексею.- Откуда ты взял эту птицу?- - Ха, ха, ха! Откуда! Известно, пролетная птица. А уж и птица, Иван Кузьмич, до чего «светла», «верна», приёмиста!... и песен, песен… я и сказать не могу… Лет семь назад я взял тут вот, верстах в пяти, по речке, одну птицу, в этом же сорте была, но только против этой не годится... Это, вы послушайте, необыкновенный соловей… сейчас умереть… Зная слабость моего приятеля увлекаться, я перевел этот разговор и поинтересовался, почему он один не ловил этого соловья тотчас, как услыхал его - А вот, видишь ты,- пояснял Алексей Егорович,- лес этот оченно строго охраняется, шесть человек лесников там, и войти туда нашему брату с большой опасностью... Намедни одного мужика взяли егеря из Назимовки… Ты его знаешь, Никита хромой…да так-то всыпали. Что и по сие время с палочкой ноги передвигает, пять шагов пройдет, да постоит… Кабы, говорит, знал, своих бы пять пар дупелей отдал… Пуще всего, ружье отняли… - Понимаю, - значит, насолили ваши мужики тому помещику,- заметил я. - Да уж так насолили, что и хлебать нельзя! - приятель. - Но пуще себе напортили... На барина-то всей деревней круглый год работали, и нужду справляли, а теперь ни мужика, ни бабы назимовских нипочем… Зарвались оченно: то порубки, то потрава, то вот этот хромой ворвался… Ну, известно, кого хошь заберет… Барин-то, видишь ты, сына ждал из Петербурга в побывку и охоту ему приготовил любимую, по дупелям. Что отец, что сын - страшные охотники… а хромой влетел… И теперь, не только что, мимо усадьбы идешь, да оглядываешься… Сам, чуть свет, угодья объезжает верхом, с собаками, и ежели кто попался с ружьем али с сетью - молись, чтобы до дому живому добраться… Из военных он и крутой… со зверем лучше встретиться иной раз… А по совести и хромого нельзя шибко обвинять: нужда-то, знаете, чего не делает… Так, с разговорами, мы не заметили, как доехали до деревни, спустились в отлогий овраг, прогремели по бревенчатому мостику и выбрались прямо на поля, раскинутой по сторонам дороги. - Вот мы и дома,- пояснил Алексей Егорович, пуская лошадей шагом. - Вон моя полоса зеленеет, а там яровые,- толковал он, указывая кнутовищем на поля,- Что-то Бог даст нонче… Вон и баба вышла нас встречать… вон, стоит у ветлы-то. Мы подъехали ближе. Баба в кубовом сарафане с красными цветочками и в красном платке на голове приблизилась к телеге и, низко кланяясь мне, ласково проговорила, как старому знакомому: - Здравствуйте, батюшка, Иван Кузьмич! Как родному мы вам рады … Благодарим, что не оставляете нас. Пожалуйте, милости просим.- И по приглашению «самого» скоро зашагала вперед, чтобы приготовить умыться, самовар и все прочее… | День уже вечерел: на западе низко протянулась узкая красная полоса ушедшего с горизонта солнца, и стоящие по сторонам избы и около них деревья начали одеваться сумраком вечера. В деревне было тихо; слышались только тявканья собак, разными голосами начинавших свою сторожевую службу, да где-то перекликались мальчишки: Ва…анька…а…а! У..у... жина…а…ать!.. У иных изб на завалинках сидели мужики. По двое и по трое, и о чем-то тихо разговаривали. - Вот и наше обиталище,- произнес Алексей Егорович, останавливаясь около избы в четыре окошка на улицу. Пожалуйста, Иван Кузьмич, с усадьбы, с того крыльца. Я последовал по указанию и через большие, чистые сени вошел в избу. Жилище моего приятеля не отличалось убранством и как-то особенно казалось инее приятным своей простотою: низенькая, просторная, бревенчатая изба, с массою икон в переднем углу, с большой русской печкой и широкими лавками по стенам. На правой стенке близ образов были аккуратно приколочены гвоздиками царские портреты, производства московской литографии. Пока я разговаривал с хозяйкой о деревенском житье-бытье, вошел Алексей Егорович, управившись на дворе с лошадьми. По обычаю помолился на образа и снова поздравил меня с приездом, присаживаясь на лавку возле меня. Баба внесла большой кипящий самовар, вычищенный хоть глядись, расставила цветные чашки по порядку и закуску, какая нашлась в обиходе: студень с разводным хреном, кринка молока, ржаные лепешки с творогом. Началось угощение. Между тем, за окном у избы собралось несколько мужиков, и слышался разговор. - Да, можа, зря это... - Чаво зря,- сичас тетка Алена к Оаддеичу прибегала, алямон брала, сказывала из Москвы господин приехал. Вон, так и есть, вишь с Ляксеем надышный барин сидит, охотник, Иван Кузьмич, чай пьют… - Стало быть, надо поздравить…барин хороший… Понимая, что разговор идет на мой счет, я, не входя в рассуждения, достал «бумажку» и просил Алексея Егоровича передать ее мужичкам на угощение « с приездом». Проводив эту депутацию, мы обсуждали наш план. - Ловить будем сетью, - с расстановкой толковал Алексей Егорович, прихлебывая с блюдца чай - охватим кусты и готово… Место маленько неспособно; берег с речки сажени три вверх и крепко зарос кустарником, не продерешься… А поверху, в подлеске, орешник, черемуха, рябина и мелкий осинник. Тут он и держится, утром в черемухе, а вечером, как смеркнется, перелетает: шагах в двадцати, там у канавы, где ручей сбегает, три маленькие осинки стоят, этак вместе. На них и держится. И что он тут разделывает,- уму помрачение!.. Я две ночи слышал его и, кажись, сейчас бы ушел, да уже некогда надо ловить. Завтра часа в три я подниму тебя. В лес пойдем с реки. Там у трактирщика есть лодка, на ней и махнем… Никто нас там не увидит. - А лесники не помешают нам?.. - Нет, лесники не помеха. Я говорил с ними, что возьму соловья, несмотря ни на какой запрет… Они знают меня… и просили только на вино и чтобы на барина не наткнуться, чтобы, значит, их не подвести. Барин-то, видишь ты, сам охотник и соловья этого заметил. Он может и не понимает по охоте, но, сказывают, кажинный вечер приезжает с барышней к сторожке и долго слушают этого соловья… Лесникам ты дашь зелененькую на всю компанию, птицу бери себе, сочтемся… Так мы и порешили с приятелем, выпили по чарке за успех в охоте и отправились в сарай спать,- в избе было душно. А наутро, до восхода солнца, уже катили в досчанике*) по узенькой, по глубокой, омутистой речке, но с соблюдением полной тишины. А.Е. без звука поднимал и опускал в воду весла и был, видимо, озабочен. Он, только подъезжая к лесу, шепотом поставил мне вопрос: «А что, как перелетел?...» Потом вдруг задержал лодку и, показывая рукою на лес, прошептал: « слушай!..» Из массы доносившихся из леса голосов: пеночек, зябликов, дроздов и прочих пташек, вдруг вырвалась « светлая дятловая» стукотня вверх, за нею другая, «юлиная» и сильная «резвая дробь» так и рассыпалась по реке… А.Е. загорелся: жестом показал мне достоинство и запальчиво вопрошал: -Что?! Что, милый?.. Вот как у нас кричат дробми-то!.. Есть ли в Москве у кого?.. - Не кричи ты, пожалуйста!- просил я его дружелюбно!.. - Нет, я говорю, как прокричал дробью-то, слышал?- повторил А.Е., берясь за весла. Мы подплыли к лесу, спрятали лодку в кустах, осмотрели место, соображая, как занести сеть, и тихо, как кошки, поползли вверх по кустарнику, как можно стараясь не подшуметь. Добравшись до намеченного места за несколько шагов, мы стали заносить сеть - А.Е., с одной стороны, я с другой стороны, живо окутали кустарник на большое пространство и оба погнали птицу со стороны леса, шумя ветвями и следя глазами по низу кустарника. А.Е., как опытный ловец, первый проследил птицу, в испуге бросившуюся по ветвям, пугнул сверху шапкой и тут же крикнул мне: «кутейку!» Соловей запутался в сети. Я подбежал к нему, он уже держал соловья в руке и как-то нервно распутывал его из сети. - Дай я выну!- сорвалось у меня. - Снимай скорее сеть! - с сердцем ответил А.Е. Я засуетился и не успел снять половины сети, как из леса вдруг раздалось на близком расстоянии звонкое и дружное тявканье собак, как-будто они нашли зверя. А.Е. проворчал что-то на своем диалекте и торопливо начал помогать мне снимать сеть; местами мы ее порвали, но все-таки свое дело сделали и поспешили к лодке. Впрыгнув в нее, мы уже считали себя вне опасности. А.Е. ,оттолкнувшись от берега, на радостях крикнул по направлению к лесу. - Прощай, барин! Не поминай лихом!... Но лишь только он это произнес, как из леса вдруг выскочили три породистые черные таксы и злобно залились на нас, вертясь и подпрыгивая на берегу. Следом за ними вылетел и барин на горячем золотисто-гнедом скакуне, одетый в зеленую венгерку и в фуражке с красным околышем. Он был, как говорится, взбешен, хлопал арапником и сердито кричал на нас: - Стой! Ни с места! Стрелять буду!- А.Е. положил весла - Стреляйте, у нас ружей нет!- крикнул я барину. - Кто вы такие? Зачем входили в лес? - Ваш лес обнесен канавой,- отвечал я,- которую мы не переходили, следовательно и в лесу не были, а под лесом были. Барин закричал какую-то брань. А.Е. махнул веслами и мы уехали. Мы оба были сильно расстроены этой неожиданной сценой, и я долго не мог простить себе моего увлечения… |