Типичный представитель рода камышёвок — большей частью некрупных, изящных, неброско окрашенных насекомоядных птиц, населяющих различные варианты высокотравья и приспособленных к лазанию по вертикальным стеблям и закреплению на них относительно крупных чашевидных гнёзд. Крылья обычно короткие, закруглённые; хвост средней длины, несколько закруглённый и ступенчатый; ноги длинные и сильные; клюв тонкий, несколько удлинённый или средней длины, в его основании можно рассмотреть длинные «усы» из щетинковидных перьев. Темя плоское, лоб обычно покатый, невысокий, что придаёт голове камышёвок характерный облик, однако, они могут топорщить оперение на темени, что несколько изменяет их облик. Самцы и самки не отличаются по окраске и очень слабо — по размерам. Молодые птицы выглядят значительно рыжее, чем взрослые, и имеют в июле и августе необношенное оперение, тогда как у взрослых птиц к этому времени перья сильно обнашиваются. При видовом определении следует, помимо размеров, обращать внимание на наличие или отсутствие пестрин на спине и крыльях, окраску головы, поясницы, цвет ротовой полости у поющих самцов и ряд других признаков, перечисленных в видовых описаниях, а также ориентироваться на характер пения и гнездового биотопа.
Барсучок вместе с вертлявой и тонкоклювой камышевками представляет группу так называемых «пёстрых» камышёвок, покрытых сверху тёмными наствольными пестринами, что отличает их от остальных видов рода. Это некрупная камышёвка: длина тела 12–15 см, размах крыльев 19–23 см, масса 9–13 г. Ловко лазает или перелетает по густым травянистым зарослям, нередко спускается на землю (чаще это полегшая трава) или на кочки в основании трав; при сборе корма тяготеет к местам у самого уреза воды. В начале периода размножения самцы при пении регулярно демонстрируют токовый полёт: птица с песней поднимается в воздух по наклонной траектории и затем планирует тоже по наклонной вниз с расправленными крыльями и приподнятым хвостом, продолжая петь.
Н.Никонов писал(а):Барсучок более прочих камышевок связан с водой, тростниками и поет всегда в поймах. Прилетает раньше других, в первой декаде мая. Для содержания в клетке по качеству пения он не годится, разве только с научными целями. То же можно сказать и о нескольких видах камышевок-сверчков, отличающихся от барсучка однотонной головой и песней, напоминающей треск зеленого древесного кузнечика или стрекотание цикады. С трудом веришь, что звуки, несущиеся из высокой болотной травы, издает не насекомое.
— Зер-зер-зер-зер-зер… — без остановки стрекочет сверчок соловьиный, отчасти похожий по окраске на соловья.
— Спр-р-р-р-р-р-р-р — пронзительно свиристит более мелкий и слегка пятнистый сверчок обыкновенный. Таково же примерно противное, по крайней мере для меня, колено в песне многих заурядных кенаров.
Камышевки-сверчки живут в травах и никогда не селятся у воды в тростнике, как барсучок. Прилетают они очень поздно, в конце мая, в числе последних пролетных птиц. Но в семье камышевок есть и замечательные певцы, на содержании и ловле которых хочется остановиться.
Как-то, в самом конце мая, я ловил дубровника на прикормку в кустах по берегу речки. Возле моего точка, сделанного меж черемуховых кустов, все время пела непонятная и почти невидимая птичка. Она складно высвистывала куликом-чернышом, причитала канюком и чибисом, выкрикивала колена из песни славок, и все это размежалось и дополнялось коротенькой приговоркой: «чек-чек-чек, хи… чек-чек-чек».
Сперва казалось, что варакушка пересмешничает, но ведь варакушка всегда поет на виду, еще на кустик выскочит, на самую макушечку, а эта хитрая птичка на глаза не показывалась, шмыгала в глубине огромного — островиной — развалистого куста черемухи, насквозь поросшего корневыми побегами. Да и строй песни у птички был не тот.
Кое-как, на четвереньках, пробрался я в куст, сделал прикормку. Очень загорелось мне добыть занятную говорушку. Через часок проверил — съедено все дочиста. Поставил самолов и только к полудню услышал его мягкий хлопок. Некрупная, с пеночку, долгоносая, буроватая сверху и светлая с грудки птица со страху опачкала мне руки. Да что поделаешь?! Дома с помощью определителя я установил, что поймал камышевку садовую.
Поместил ее в клетку с деревянными спицами. Клетку обвязал полотенцем и поставил на окно. Прошла неделя, но круглохвостая упрямая пичуга молчала. Аппетит ее приводил меня в ужас: мучных червей и муравьиного яйца она съедала больше соловья. «Не самку ли поймал?» — грызло меня сомнение.
В конце концов я выпустил камышевку в огород, и в тот же вечер в кустах смородины у забора послышалось ее красивое знакомое пение с характерным прищелкиванием. Камышевка старалась вовсю, а я ходил до темноты ее слушать и ругал себя за поспешность. Стоило продержать птичку еще какие-нибудь день-два, и она запела бы дома. В этом я не раз убеждался позднее, когда набирался терпения и «ждал» пойманных птиц.
